Хозяин Соколиного гребня - Страница 58

– Я обещаю, – сказала Кири, одарив Мирану и Ларен улыбкой, – что буду кушать и буду жива, когда отец вернется вместе с Чессой. Но знаешь, отец, мне все-таки хочется считать палочки.

Клив застонал, как от зубной боли, и подбросил Кири в воздух.

– Никаких палочек, моя крошка! И ешь, поняла?

Йорк, столица Данло, королевский дворец

Неделю спустя

Чесса грызла яблоко. Оно было в меру кислое и твердое – как раз такие ей и нравились. Рагнор сидел на стуле и пытался извлечь мелодию из небольшой арфы. Играя, он старательно пел любовную поэму, которой его научил Барик, придворный скальд. Стихи поэмы рифмовались, но Рагнору никак не удавалось совместить рифмы и мелодию.

Чесса взяла еще одно яблоко и откусила кусок. Сегодня она весь день ничего не ела, потому что и за завтраком, и за обедом ей пришлось сидеть за одним столом с королем. Он внушал ей одновременно страх и омерзение, и сочетание этих двух ощущений начисто лишило ее аппетита. Король сказал, что сам ляжет с нею, если Рагнор не сумеет хорошо ее потешить, и что уж он-то непременно заставит ее кричать от наслаждения. Потом он добавил, что, если она в достаточной мере понравится ему в постели, он позволит ей пережевывать его кушанья.

Когда Чесса думала об этом, ее передергивало. Наконец Рагнор допел свою поэму до конца.

– Тебе понравилось?

– О да, я обожаю музыку. Право, Рагнор, твой пыл тронул меня. Знаешь, я попросила Барика научить меня нескольким колыбельным, чтобы я могла петь их ребенку Клива, когда он появится на свет.

Рагнор замахнулся на нее арфой, выругался и, швырнув арфу на пол, принялся ее топтать. При каждом ударе его ноги по хрупкому инструменту Чесса довольно улыбалась.

– Чтоб тебя разорвало! – орал Рагнор. – Сейчас же замолчи, замолчи! Ты не родишь его ребенка, Чесса. Я это запрещаю! Проклятый Клив, я должен был сообразить, что он непременно соблазнит тебя. Паршивый ублюдок! Соблазнит просто для того, чтобы стать мне поперек дороги. Он врал, будто хочет, чтобы ты вышла за Вильгельма Нормандского. На самом деле он хотел заполучить тебя сам.

– Он был очень рад, когда узнал, что я вовсе не беременна от тебя, – сказала Чесса, откусывая яблоко еще раз. – Ему понравилось, что я была девственницей. Когда он понял, что он у меня первый мужчина, то совершенно потерял голову и уже не мог остановиться. Это было прекрасно, во всяком случае для него.

– Ты рассердила моего отца. Тебе не следовало выкладывать ему, что ты беременна от Клива, – и все только из-за того, что он сказал о своем желании переспать с тобой и заставить тебя кричать от наслаждения. Велика важность! Он бы скоро забыл об этом намерении. Он теперь все забывает. Но тебе непременно надо было выложить ему правду и разъярить его! Он так рассвирепел, что забыл сказать наложнице, стоявшей слева от него, пробовать каждую крошку, которую он желал съесть. Он мог бы умереть от яда.

– Возможно, – небрежно сказала Чесса, – я могла бы подкупить наложницу, которая стоит слева.

– Замолчи, ехидная ведьма! Теперь ты пытаешься рассердить меня. Я знаю, ты делаешь это нарочно. Моя мать предупредила меня, что ты будешь вести себя именно так. Она велела мне не позволять тебе возбуждать мой гнев, ибо каждое твое слово идет не от сердца, а говорится с хитрым умыслом. Моя мать очень умна, но, когда я толкую с тобой, мне трудно следовать ее указаниям.

– Это верно, – сказала Чесса. – Она очень умна.

– А вот и Барик. Он явился, чтобы спросить, как тебе понравилось мое пение и игра на арфе. Скажи ему, что моя песня проникла тебе в душу – если, конечно, она у тебя есть, – или я тебя побью.

Барик был очень мал ростом и очень худ. Роскошная темно-каштановая борода доходила ему почти до пояса, но при этом он был лыс, как колено. Человек он был добрый, его глаза светились умом и весельем. Чессе Барик нравился, и она подозревала, что он втихомолку забавляется, глядя как Рагнор, скрежеща зубами, безуспешно воюет со струнами арфы. Вместе с Бариком в комнату вошла какая-то женщина необычайно высокого роста. Она несла главную драгоценность Барика – его любимую арфу. Голову женщина опустила так низко, что невозможно было разглядеть ее лицо. Руки великанши украшали белые митенки, а волосы скрывал капюшон.

Рагнор устремил на незнакомку плотоядный взор, которым он награждал всякую женщину, которую видел.

– Кого это ты привел, Барик? Она вдвое больше тебя. Наверное, тебе нравится взбираться на нее, как взбираются на высокую гору?

– Да, мой господин. Ее размеры – источник величайшего наслаждения, а также залог моей безопасности, ибо моя подруга – женщина не только крупная, но еще сильная и смелая. Ее зовут Исла, она из Исландии. Я спел ей песню на рынке, и она влюбилась в меня без памяти. Теперь она моя и предана мне душой и телом. Такова, мой господин, сила музыки.

Рагнор выругался.

– Мой господин, ты доставил принцессе удовольствие своими прекрасными стихами?

– Я всегда получаю удовольствие в обществе Рагнора, – промолвила Чесса, грызя ноготь большого пальца. – Ведь он такой душка.

– Я имел в виду его пение и игру на арфе, принцесса.

– А, это? Это дело другое. Он пытался добиться немыслимого совершенства, а когда это ему не удалось, он взял и растоптал арфу.

Барик взглянул на обломки арфы и часто заморгал, сдерживая слезы. Однако он не дал воли своему негодованию, только пробормотал что-то нечленораздельное и дернул себя за бороду.

Женщина подняла лицо. Она была красива и к тому же размалевана, как портовая шлюха: брови вычернены сурьмой, один глаз также обведен сурьмой, причем так жирно, что невозможно было понять, каково его выражение. Второй же глаз скрывала белая полотняная тряпица. Незавязанный глаз могучей женщины был голубым, губы – кроваво-красными и влажными, щеки – белыми от покрывающей их корки крахмала. Ошеломленная Чесса широко раскрыла глаза. Пожалуй, слой краски на лице этой потаскухи весил не меньше фунта.